В конце декабря в литературном журнале "Байкал" опубликовано начало нового романа Алексея Гатапова "Дневник чиновника особых поручений", над которым работает сейчас автор. Он посвящен 200-летию со дня рождения первого бурятского ученого Доржи Банзарова, получившего высшее образование европейского образца.
Прежде чем приступить к работе над романом, летом писатель ездил на родину Доржи Банзарова в Джиду. Мы побывали в Нижнем и Верхнем Ичетуе (моя малая родина), у памятника Доржи Банзарову недалеко от трассы, также в Табангут-Ичетуйском дацане, где Алексей Гатапов получил благословение от ширетуя Баир-ламы Чагдурова.
В связи с этим кроме небольшого отрывка из нового романа "Дневник чиновника особых поручений" выкладываю и фотографии.
***
19 сентября 1850 г. Четверг.
.... Из Казани в Иркутск я прибыл 15 числа сего июня. Его высокопревосходительство в ту пору находился в поездке по губернии, однако для меня он оставил отпуск домой сроком до 20 сентября, с распоряжением выдать мне подорожную как находящемуся при несении службы. Вместе с тем мне передали несколько его заданий, кои я должен был исполнить за три месяца пребывания за Байкалом:
1) Провести смотр бурятских и тунгусского полков (хотя бы по одной сотне, на выбор, но не сводные). Обращать особое внимание на состояние лошадей, оружия, снаряжения и боевой подготовки казаков: стрельба из луков и ружей (что лучше?), строевые движения в колоннах и шеренгах, атака лавою и проч.
2) Истребовать от Кударинской, Баргузинской, Агинской, Хоринской и Селенгинской степных дум:
а) данные о посевах пшеницы, ржи, овса на текущий год.
б) сверки об исполнении поставки лошадей, овса, мяса и масла для Верхнеудинского и Селенгинского русских казачьих полков за 1849 год и шесть месяцев текущего года.
в) отчеты по ясачным недоимкам за 1848-1849 гг.
3) Провести в Селендуме расследование по жалобе бывшего тайши Ломбоцэрэнова на нынешнего Вампилова на его притеснения и лихоимство.
4) В Селенгинске сделать визит к ссыльнопоселенным Торсону и Бестужевым, в Кабанске – Глебову, спросить, нет ли у них каких-либо жалоб.
Я с великою радостью пустился в путь к моим родным местам и продвигался почти без задержек на станциях, требуя ямских лошадей как чиновник особых поручений, которым должно подавать наряду с высшими лицами губернии.
Платье мое, купленное еще в Петербурге, ношенное и в Казани, и по дороге через всю Сибирь, было довольно изношено, и я заметил, что станционные смотрители с некоторою подозрительностью оглядывают меня, когда я требую лошадей и предъявляю им казенную бумагу, удостоверяющую персону важного чиновника. К тому же мне предстояла встреча с родными и знакомыми, и нельзя было предстать перед ними оборванцем, посему в Верхнеудинских торговых рядах купил я себе новый вицмундир с петлицами, белье и рубашки. Затем постригся у цирюльника, помылся в бане купца Курбатова, переоделся во все новое, после чего увидал в зеркале вполне себе приличного господина. После побродил по городу, поужинал в ресторане на Большой улице и, переночевав в гостинице, утром другого дня двинулся дальше.
От переправы за Верхнеудинском пошли милые моему сердцу родные степи, кои я всю дорогу с нетерпением ожидал увидать, которые снились мне в чужом краю. И вот, не смея верить своим очам, я смотрел вокруг, на буйно зеленеющие луга между горами, испещренные яркими цветами, пасущихся лошадей, коров, стада коз, баранов, серые юрты вдали, у склонов сопок, и потихоньку утирал слезы, вспоминая троих своих товарищей, коим не суждено было вернуться на родимую землю. Великая радость в моей душе была отравлена скорбью по друзьям, я вспоминал умиравших на больничных койках Дордже и Цокто, и то, как мы в последний раз обнялись с Гэрэлом перед тем, как со двора гимназии его увезли в солдаты.
В радостных и грустных чувствах я подвигался по отчему краю, смутно узнавая дорогу, реки и перевалы, через которые мы проезжали четырнадцать лет тому назад, отправляясь в Казань.
* * *
На второй день около четырех часов пополудни я доехал до Селендумы, где меня встречали тайша Вампилов и атаман бурятского войска Цэрэнов (каким-то образом узнали о моем приезде, верно, они держат на ямских станциях своих людей, либо платят смотрителям, которые отправляют к ним коннонарочных с предупреждением о прибытии начальства).
Сих главных властителей над селенгинскими бурятами я не раз видел в прежние годы и теперь узнавал их по лицам, впрочем, довольно постаревшим.
Вампилов, в то время помощник тайши Ломбоцэрэнова (нынешнюю тяжбу между коими я должен теперь рассудить), приезжал к нам в войсковую школу в Троицкосавске за несколько дней до нашего отъезда в Казань. Он имел какое-то отношение к нашей отправке, произносил для нас напутственную речь и дал нам по серебряному полтиннику. И только! Когда мы опухали с голоду в Казанской гимназии, что довело до гибели троих из нас, ни Селенгинская дума, ни войско нам ничем не помогли! Если бы Ломбоцэрэнов и Вампилов распорядились отправлять к нам каждую весну хотя по туеску желтого масла, сушеного мяса и каких-нибудь трав для отвара, ребята не пропали бы даром. А корм у нас для казеннокоштных был таков: на завтрак полбулочки с квасом, в обед овсяная либо пшенная каша на воде, на ужин те же полбулочки с квасом. Сыты были те, кто ходил в гимназию из дома и те, кому богатые родители присылали деньги, чтобы они могли покупать в лавке калачи и пряники. Смотрители повторяли нам, что учение всегда лучше идет натощак, потому и святые, постигшие высшую истину, голодали. Однако мы видели, как их чада, учащиеся вместе с нами, лоснятся от жира и всегда носят в карманах свертки с закусками, беспрестанно жуют что-нибудь в то время, как мы глотаем слюни, глядя на них. От голода зимами и веснами мы простывали и часто кашляли. Во втором классе схватил чахотку и помер Дордже Буянтуев, в третьем – Цокто Чимитов, подходила и моя очередь, я все больше кашлял. Обращение директора гимназии в Селенгинскую думу и Бурятское войско с просьбою о вспомоществовании никакого ответа не имело. Нас спасло лишь то, что попечитель Казанского округа Мусин-Пушкин отправил нас с Гэрэлом Будаевым к ставропольским калмыкам для лечения кумысом. Позже, уже в старшем классе, пропал и Гэрэл: от того же проклятого голода ночью он вместе с другими гимназистами пошел в каморку сторожа варить кипяток. Даже подобная мелочь считалась у нас за тяжкое преступление, как нарушение высочайше утвержденного распорядка в императорской гимназии. К несчастью, в ту ночь дежурил смотритель Скорняков, злой цербер, вся жизнь которого сводилась единственно к тому, чтобы уловить гимназистов на каких-нибудь проступках и примерно наказать. Скорняков поймал их на месте преступления и, несмотря на уговоры простить, доложил директору и добился наказания розгами. Наказанные вскоре отомстили ему: подстерегли в темном коридоре и довольно сильно побили, отколотив лицо до синяков. Тот написал жалобу царю, происшествие не удалось замять внутри гимназии, всех участников дела судили и отправили в солдаты.
Атаман Цэрэнов приезжал к нам в Учетой вместе с есаулом сартулского полка на летний праздник за год до моего отъезда, и я хорошо помню, как он пьяный стоял перед строем казаков и ругал их за неряшливый вид, что не стригутся на русский лад, а заплетают косы, не понимают по-русски и проч. Про него говорили, что по нескольку раз в год гоняет казаков через границу воровать лошадей, а когда те однажды попались, Цэрэнов, вместо того, чтобы ехать и договариваться с маньчжурским пограничным начальством, заплатить отступное, отрекся от своих казаков, мол, ведать ничего не ведаю, и пятеро молодых бурят были отправлены на каторгу в Нерчинский завод.
И вот сии господа стояли предо мною. Цэрэнов был одет в новый мундир казачьего штаб-офицера без эполет, с офицерскою саблей, а Вампилов – в шелковое монгольское платье с серебряным кортиком на красном поясе. Сняв шапки, они поклонились мне, как старшему по чину. Я глядел на них и ощущал странное чувство от происходящей метаморфозы. На меня испуганно взирали всемогущие властители Селенгинского края, пред которыми трепетало все бурятское население, от одного слова которых зависели судьбы тысяч. Я из детства помнил, как взрослые и почтенные люди в улусе с оглядкою произносили их имена, а при известии, что приехал атаман или хотя бы полковой командир, все торопливою гурьбою выходили встречать, казаки строились под крики десятников, старшины почтительно кланялись и докладывали. Я и сам не раз бывал среди толпы встречавших. А теперь сии двое встречали меня с тем же почтением и подобострастием, с каким встречают их, и я воочию видел их испуг, их робкий трепет предо мною. Они старались выразить свое почтение и преданность, сквозь льстивые улыбки на их лицах виден был боязливый вопрос: «Чего нам от вас ждать, что вы с нами сделаете, какова наша участь?..
